КнигиСкрытые фигуры:
Как героев в поп-культуре заменили обычные люди

Фильм «Скрытые фигуры» по одноимённому нон-фикшен об афроамериканках, работавших в эпоху освоения космоса, оказался сразу в трёх номинациях на прошлом «Оскаре», а, скажем, книжная серия «Повседневная жизнь», посвящённая быту разных сообществ, перевалила за сотню томов (пусть и неравнозначных по качеству). Мы с каждым годом всё больше учимся ценить незначительные, казалось бы, события и жизни обыкновенных людей и понимаем, что они не менее интересны, чем сюжет и герои «Игры престолов». Постепенно даже типичный герой ромкома перестаёт быть просто смешным человеком и встраивается в экономику, политику и историю страны и мира, хотя ещё лет пятьдесят назад подобное было неслыханным.

Как ни странно, первым важным событием в признании роли человека «невыдающегося» в истории, сыграл роман нового времени. В XVII веке в Европе произошло событие, масштаб которого мы до сих пор недооцениваем: появилась литература о разных классах общества. Главным героем вместо прекрасного молодого рыцаря отныне вполне мог оказаться свихнувшийся старик или вовсе плут (за это мы говорим спасибо Испании, «Дон Кихоту» Мигеля де Сервантеса и анонимному тексту «Ласарильо с Тормеса», породившему жанр «плутовской роман»). Герой перестал быть идеальным, как и реальность вокруг него: женщины не обязательно великолепны, война не обязательно состоит из прекрасных битв.

В выдающемся немецком романе «Симплиций Симплициссимус» Гриммельсгаузена 1669 года жизнь Германии в Тридцатилетнюю войну показана глазами простака, который вынужден перепробовать сто разных работ и ролей, чтобы просто выжить в странном и гротескно смешном мире (пугающем больше, чем некоторые фильмы о войне). Этот сдвиг привёл и к романам о жизни городов и их обитателей; без него же невозможно себе представить реалистическую литературу XIX века, в которой все классы общества, включая высшее сословие, подвергаются тщательной инспекции — а порой и вивисекции — со стороны автора.

Казалось бы, что ещё нам не рассказали Бальзак и Толстой со своими невероятно долгими и пространными описаниями полей сражения, гостиных комнат и кулуаров? Как оказалось, довольно многого. В отличие от работ наших современников (вроде романа «Мастер» Тойбина о писателе XIX века Генри Джеймсе), в литературе столетней давности не найти рассказов, например, о том, как человека буквально одевают и раздевают другие люди. Слуги чаще всего были в них призраками.

Пока у нас нет слова «нога», у нас нет ноги, говорят лингвисты.
Пока у нас нет слова «нигер», у нас нет идеи отношений «рабовладелец — раб» в разгар технического прогресса

Многие помнят вымарывание слова «нигер» из книг Марка Твена или недавний ужас в фейсбуке от перечитывания Бунина. Однако дело в том, что без появления текстов, запечатлевших определённый тип отношений, включая насилие над женщиной, абьюз или восприятие людей из другой социальной группы как «низшую расу» (вне зависимости от цвета кожи, как раз отношения крестьян и бар у Бунина показаны на невиданном до того времени уровне), этот феномен не стал бы частью сознания современного человека. Пока у нас нет слова «нога», у нас нет ноги, говорят лингвисты. Пока у нас нет слова «нигер», у нас нет идеи отношений «рабовладелец — раб» в разгар технического прогресса. Пока у нас нет плачущих женщин и насилующих их мужчин, у нас нет представления об отношении мужчин и женщин разных сословий в «благочестивой» христианской стране (не говоря уж о том, что появляется открытый разговор о сексуальном желании обоих полов).

Герои второй половины XIX — начала XX века начали говорить на разных языках, на наречиях, на диалектах. Они стали использовать язык разных регистров, отчего появились ситуации и слова, которые нынешнему читателю могут показаться уродством или кощунством. Понадобился ещё целый век для того, чтобы от идеи «маленького человека» как героя чеховских рассказов мы перешли к представлению о том, что мир состоит из людей разных гендеров, национальностей, социальных групп, вероисповеданий и возможностей, и никакую группу людей нельзя исключить не только из литературы, но и из истории и экономики.

Демократизация западного общества шла медленно и неравномерно. Итальянский неореализм, французская новая волна или английские фильмы о «рассерженных молодых людях» подогрели интерес к жизни обычных, неисторических героев, но образ простого человека как части глобальной истории мало проникал в поп-культуру. Сочетание большой и бытовой истории оформилось только к началу XXI века. Так, в сериале «Рим» жизнь Цезаря и политическая карьера Марка Антония зависят не только от них самих и от глобальных «врагов» нации, не только от закулисных интриг, но и от отношений с женщинами и детьми, от жизни простых воинов и даже от случайного флирта кухарки.

Строго говоря, ещё Толстой размышлял о том, что двигает историю — один великий человек или множество невеликих. Но в отличие от основного сюжета «Войны и мира» эти философские отступления в тексте эпопеи мало кто помнит. Когда же подобные идеи появляются в высокобюджетном историческом сериале, становится заметно, что акценты действительно сместились. Современная поп-культура стремится восполнить пробелы и показать миру людей, которые сыграли значимую роль в исторических событиях, но остались незамеченными. Это важно не только для того, чтобы восстановить справедливость, — это нужно для того, чтобы история стала целостнее и понятнее.

Один из главных плюсов вписывания в историю незаметных фигур — это развеивание мифов. Например в фильме 2016 года «Одни в Берлине» Эмма Томпсон и Брендан Глисон играют немецкую пару из рабочего класса, которая в разгар Второй мировой после смерти сына на фронте решает начать борьбу с режимом единственным доступным для них методом — с помощью распространения информации. Двое людей, разносящих малюсенькие листовки по Берлину в 40-е годы, вроде бы реальные исторические личности, чья история, взятая из документов гестапо, легла в основу романа Марка Паккьони, по которому и был снят фильм. Даже если история как-то приукрашена, важно здесь то, что фильм разрушает образ нацистской Германии как страны, в которой сто процентов населения готовы с вилами идти на врага и с пеной у рта повторяют слова фюрера. Такая же демифологизация нужна и женщинам-профессионалам, и нацменьшинствам, чью культуру чаще всего низводят до анекдотов и стереотипов.

Мир, в котором нет женщин, детей и слуг оказывается не только нереалистичным — это просто плохая историческая модель

Важно говорить о женщинах-математиках, химиках, биологах, композиторах и военных, потому что у немалой части населения земного шара по-прежнему есть ощущение, что женщины и впрямь ничего не умеют, а писательницы сплошь пишут хуже писателей (в эти моменты мадам де Лафайетт, Жорж Санд, Джордж Элиот, Эмили Дикинсон и Вирджиния Вульф наверняка ухмыляются со своих пьедесталов). Но дело ещё и в том, что история в мужском героическом нарративе по-прежнему выглядит бессмысленной: мир, в котором нет женщин, детей и слуг оказывается не только нереалистичным — это просто плохая историческая модель. Представьте, что из модели атома мы решили убрать нейтроны или электроны: у нас просто не получится понять, что такое атом и как он работает. То же самое происходит с неполным историческим нарративом: оказывается, у нас было недостаточно информации, чтобы судить о нём. С помощью истории повседневности и эмоциональной истории (ещё одно важное явление в современной исторической науке) мы просто хотим получить более полную картину событий.

В книге Катрин Марсал «Кто готовил Адаму Смиту?» показывается, каким образом рождение детей, приготовление пищи и другие банальные «женские обязанности» являются необходимым звеном для понимания мировой экономики. Не менее важно и то, что в тексте неоднократно проговаривается, почему современные экономические модели часто не работают. Оказывается, дело не только в том, что они исключают из расчётов женщин, детей, слуг, рабов, но и потому, что вообще не принимают во внимание эмоциональную жизнь общества.

Герои классики постмодернизма, пьесы Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» — второстепенные персонажи шекспировского «Гамлета», о которых большинство читателей и зрителей трагедии и не помнит, — становятся протагонистами произведения, а их собственная трагедия оказывается в их прописанной второсортности. У них, как у «второго пола» по Симоне де Бовуар, нет достаточного веса и силы, поэтому они буквально не могут влиять на события «большой пьесы», не могут начать жить своей жизнью. Радость и счастье сегодняшнего дня в том, что легко можно представить себе многотомный роман о жизни Розенкранца и Гильденстерна, фанфик о любом из учащихся школы Хогвартс, а не только о трёх главных героях и что мы можем прочесть целую книгу о повседневной жизни блокадного Ленинграда, балерин русского императорского театра или воровского мира Москвы времён Ваньки Каина.

Фотографии: Levantine Films, HD Vision Studios