ЖизньЧто такое любовь: чувство или социокультурный конструкт?
Откуда взялась концепция любви и что под ней понимали в разное время
Что такое любовь — вопрос, который вроде бы существует со времён сотворения мира и однозначного ответа на который пока не нашли. Этой фундаментальной проблеме посвящены миллионы страниц: понятие любви встречается как в искусстве, так и в философских текстах, религиозных трактатах и научных исследованиях. Мы попросили экспертов в нескольких областях — культурологии, философской антропологии, религиоведении и психологии — рассказать, когда впервые появилось это понятие, как и под влиянием каких факторов оно менялось, а также что и почему мы понимаем под любовью сейчас.
Денис Салтыков
культуролог
Любовь — слово, которым мы описываем сложную эмоцию и практики соотношения с этой эмоцией. В переведенной на русский повести «Девяносто девять» писателя Джеймса Хайнса главный персонаж — продвинутый современный антрополог, который испуганно избегает использования этого слова по отношению к собственным чувствам: «Проявлением буржуазного жеманства, безусловно, является попытка свести сложную идеологию к подобного рода эпитету». Тем не менее в обыденной жизни мы не только сводим многообразие чувств и их проявлений к одному слову, но и периодически устраиваем своеобразные «войны натурализаций» — споры о том, что такое настоящая любовь. О варьировании возможных интерпретаций даже в рамках одного временного среза в девяностых написал свою популярную книжку баптистский консультант по вопросам брака и взаимоотношений Гэри Чепмен. Он выделяет пять возможных пониманий любви, точнее — ее практик (приятные слова, особое времяпрепровождение, подарки, прикосновения и акты служения). Но и этого оказывается мало, так что Чепмен усложняет картину, добавляя различение любви и влюбленности.
На деле особое чувство по отношению к другому человеку, судя по всему, существовало и существует во всех обществах, но многообразие практик, связанных с ним, позволяет говорить о различных пониманиях любви. В античности, например, дошедшие до нас тексты показывают несколько различных взглядов: сексуальная чувственность Овидия в «Науке любви», любовь-дружба Ахиллеса и Патрокла в «Илиаде» Гомера, космическое влечение к воспроизводству и бессмертию в «Пире» Платона… Правда, во всех случаях речь идет о мужской чувственности, так как женщина не воспринималась как полноценный человек и не обладала правом гражданства.
Романтическую любовь принято связывать с куртуазной любовью, воспевавшейся трубадурами
Близкую к современной романтическую любовь принято вслед за философом Дени де Ружмоном и социологом Норбертом Элиасом связывать с куртуазной любовью, воспевавшейся трубадурами в христианской Европе XII века. Главной чертой в этом случае была географическая или социальная дистанция между любящей или любящим и возлюбленной или возлюбленным (соответствующие тексты писали и женщины). Идея уникальности куртуазной любви игнорирует наличие похожих стихов в Древнем Египте, в Китае IX–VI веков до н. э., в Японии периода Хэйан, в исламской любовной поэзии средневековой Андалузии. Тем не менее тонкости социального контекста наполняют любовь специфическим содержанием.
Сегодняшнее представление, унаследованное от средневековой куртуазной любви (по де Ружмону и Элиасу) или романтической любви конца XVII века (по социологу Энтони Гидденсу), по-прежнему включает в себя понятие сексуальной верности и преодоления препятствий перед счастливым соединением любящих. Это влечет за собой много проблем — например, любовь оказывается тяжело проявлять и поддерживать при длительных отношениях, так как большинство источников (книги, фильмы, статьи в журналах) посвящено переживаниям, сопровождающим людей до начала постоянных отношений и, в частности, сожительства. Образцы практик любви задаются социальным контекстом и доминирующими представлениями, а плодотворной работой в этом направлении стало бы увеличение разнообразия представлений о том, как именно относиться к этому чувству.
Владимир Лященко
философ-антрополог, журналист
Чтобы дать любви определение, нужно сначала договориться, что, когда мы говорим слово «любовь», мы все понимаем его более-менее одинаково, даже если мы решили, что говорим о так называемой романтической любви, а не, например, о любви к истине или родине. Проблемы начинаются уже здесь, поскольку речь не идёт о явлении, по поводу которого существует сколь-нибудь приемлемый консенсус на уровне «мы все наблюдаем одно и то же, давайте теперь разберёмся, что это такое и как оно устроено». Нет, мы все наблюдаем разное, каждый называет любовью что-то своё, и надо, что называется, договориться о терминах. Тогда и вопрос «любовь — это феномен социокультурный, биологический или ещё какой-то?» выворачивается наизнанку. Условно, один исследователь может сказать: «Вот у нас есть феномен, он в основе социокультурный, и давайте договоримся называть его любовью». Другой говорит: «Вот у нас есть феномен, он в основе биологический, и давайте договоримся называть его любовью».
Положим, мы пришли к выводу, что нас интересует социокультурная составляющая романтической любви. Ещё недавно очень популярной среди антропологов (речь идёт о социальной и культурной антропологии) была позиция, что романтическая любовь — это социокультурный конструкт, изобретённый европейцами где-то в Средневековье, а в мировых масштабах распространившийся сравнительно недавно. То есть все эти ахи, вздохи, идеализацию возлюбленного и прочее придумали авторы средневековых романов. Казалось бы, довольно уязвимая точка зрения, если привести примеры историй любви из литературы других культур, но, во-первых, мы эту литературу воспринимаем через призму своих представлений, а во-вторых, как возражают сторонники этой позиции, описанное в литпамятниках касается только местных элит, а то, что наблюдают антропологи на местах, ничего общего с этим не имеет. И вообще, любовь можно объявить избыточным понятием, которое дублирует другие, используемые для описания отношений между индивидами в обществе. Но раз уж любовь появилась, даже если её придумали европейcкие романисты (или, разумно тогда продолжить, древние греки), и тревожит современников, то с ней всё равно приходится разбираться.
Недавно на одном из фестивалей показывали фильм «Неспящие в Нью-Йорке» про то, как люди переживают и проживают разрыв любовных отношений. Главный спикер в этом фильме — антрополог Хелен Фишер, она занимается феноменом любви и приходит к выводу, что романтическая любовь — это зависимость, вроде наркотической. Вообще, о романтической любви, тем более предполагающей сфокусированность на единственном объекте, много критических (и справедливых) слов сказано и написано. Зато, если предполагать, что человек — это существо, наделённое не только самосознанием, но и возможностью перестраивать себя (философская антропология в этом смысле позволяет намного большую вольность, чем социальная), в том числе на социокультурном уровне, появляется возможность отказаться от «плохой» любви и придумать себе новую — получше. То есть, например, сформулировать концепцию гармоничных отношений и заявить, что отныне именно такие отношения следует считать подлинной любовью. В принципе, так регулярно делают, но, кажется, без особого практического успеха. И вообще, возвращаясь к мнению о чисто европейском характере концепта «любовь», стоит отметить, что, как бы ни менялись представления о любви, всякий раз, когда кажется, что появилось что-то новое, следует открыть диалог «Пир» Платона и убедиться — там об этом уже сказано.
Леонид Мойжес
Самый древний пример любви в религии — любовь человека и бога. Иштар и Гильгамеш в Междуречье, Селена и Эндимион в Греции, Сигурд и Брунгильда у скандинавов — эти истории разной степени трагичности известны многим. Позже, по мере того как язычество оставалось в прошлом, любовь в своем романтическом и даже эротическом аспекте всё равно продолжала использоваться для описания отношения человека с божеством. По всему миру мистики, христиане и мусульмане использовали образы и язык, служащий описанию любви, для выражения собственного отношения с богом.
В практике индуистских бхактов, людей, посвящавших свою жизнь одному единственному божеству, чаще всего Вишне в обличье Кришны, это заходило еще дальше: верующие воспринимали себя как актуальных партнеров божества по любовным играм во время его пребывания на земле. Отголоски таких представлений можно найти и в иудаизме, где весь Израиль воспринимается как «невеста бога», и в других традициях. Означает ли это, что содержание всех религий и есть любовь? Конечно, нет. Но важно отметить, что именно любовь так часто встречается во множестве разных религий как самый удачный способ выразить эмоции, которые мистик испытывает в адрес объекта своего поклонения. Насколько это проявляется в практике? На первый взгляд, не сильно: такого рода откровения были уделом просвещенных мистиков, а не рядовых верующих. Но они стали возможными благодаря важнейшему изменению нашей культуры, которое связано с распространением христианства: поворотом от внешнего к внутреннему, от поступков и материальной реальности к мыслям, чувствам и намерением.
Христианство предложило западной цивилизации взгляд, согласно которому то, что происходит в сознании человека, может быть важнее, чем то, что происходит вокруг него. Чисто психологические, идеальные процессы вдруг стали способны актуально изменить материальный мир. Сходные представления распространялись и в других частях света, хотя для нас, как для людей западной культуры, история христианства понятнее и важнее. Именно такие идеи позволила суфиям, бхактам и отшельникам «встречаться» с богом. Брунгильда могла предстать перед Зигфридом на поле боя во плоти, но Иисус, Аллах или Кришна могут появится только перед мысленным взором человека, что, однако, не умаляет важности такой встречи. И именно такое чисто религиозное представление о наличии у чувств собственной внутренней силы и ценности и является главным, что религия дала любви, как мы ее знаем. Именно к этому восходит мысль о том, что любовь, если она «настоящая» и «искренняя», побеждает всё, оправдывает любые жертвы и способна нарушить любые законы, истории о чём мы встречаем и в рыцарских романах, и в голливудских фильмах.
Анастасия Рубцова
Я знаю, наверное, около двадцати теорий «про любовь». Может быть, больше — тема животрепещущая. Задним числом эти теории могут объяснить, почему отношения возникли или почему не сложились. Но искать партнера ни одна из этих теорий не помогает. Почему именно здесь пробежала искра? Почему здесь вспыхнуло, а в десяти других местах — нет? В этом магия. Выбор объекта в любви всегда происходит бессознательно. Можно, конечно, потом самоуверенно говорить: «Я ее выбрал, потому что она была самой красивой на вечеринке», — но правда в том, что выбирает то «я», которого мы в себе почти или совсем не знаем. Оно решает, оно обеспечивает нужный гормональный фон, и на него, как правило, можно положиться. А сознанию остается как-то объяснить этот выбор: «симпатичный», «у него хорошая работа», «любит животных» и так далее.
Любовь работает на двух видах топлива: гормонах и проекциях. Обычно у нас есть какой-то внутренний сюжет, в котором партнеру отведена важная роль, и сюжет этот формируется в детстве, а иногда и за несколько поколений до нас. Считать, что мы просто «ищем человека, похожего на папу» — смешное заблуждение. Иногда на папу, иногда на маму, иногда на какую-то часть мамы, а иногда и на какую-то отщепленную, непризнанную часть нас самих. Братьев и сестер тоже не нужно сбрасывать со счетов. Когда мы встречаем нужного человека, который отлично подходит для нашей внутренней сцены, проекции раскручиваются мгновенно, как химические реакции.
Еще кто-то из средневековых мыслителей говорил о том, что «любовь не требует прошлого». К сожалению, эти сюжеты не всегда про счастливую семью и тихую старость рука об руку. Хотя на уровне сознания картинки почти всегда именно такие. А на более глубоком уровне это может быть и про предательство, измены или одинокое материнство, и про жертвы и мучения (когда обязательно нужно мучиться ради кого-то, причем как можно сильнее), и про какие-то давным-давно нанесенные обиды, расплачиваться за которые тоже придется партнеру. Который, конечно, ни сном, ни духом. Очень многое в любви замешано на регрессии — давно замечено, что влюбленные ведут себя и реагируют как малые дети. Увы, если в детстве нас отвергали, не слышали, не замечали, если нам было одиноко и страшно, в любовных отношениях это проявится. Обязательно. Но хорошая новость в том, что все «родительские сценарии» и наши внутренние пьесы — не приговор. Два взрослых человека способны переписать почти любую историю так, чтобы в ней была и радость, и сексуальность, и тихая старость рука об руку.
фотографии: Shutterstock