Хороший вопрос«Считаю себя сиротой при живой матери»:
Я больше не общаюсь
с родителями

  Сколько себя помню, мама с папой никогда не жили мирно. Папа пил, мама упрекала его во всех бедах. Говорила, что он потерял к ней интерес, жалела себя. Отец, в свою очередь, винил её в том, что не сумел реализовать свои амбиции и открыть бизнес. Они часто дрались — примерно раз в неделю к нам домой приезжала полиция. При этом иногда у меня возникало ощущение, что для них всё это какая-то игра. Как будто они жили этими конфликтами, ссорами. Ни на что другое они не обращали внимания.

Понятно, что с ними обоими у меня были не особо близкие отношения. Но с папой было особенно трудно. Он был властным человеком и всегда стремился показать, что он тут главный. Говорил: «Скажи, что любишь меня, и я куплю тебе кофточку». Ещё часто повторял: «Ты никогда не станешь умнее своего отца».

При этом я всегда тянулась к нему и хотела что-то доказать. Мы жили в селе, и он часто поручал мне тяжёлую работу, которая была не под силу подростку, тем более девушке. Но я изо всех сил старалась её выполнить, даже с риском для здоровья — так, чтобы он увидел, что я чего-то стою. Помню, как-то он сказал мне раскидать скошенную траву по полю. Было лето, жара. Все сидели по домам и спасались от солнца, а я маялась под палящими лучами. В итоге соседка не смогла смотреть, как я мучаюсь, и пошла к папе заступаться за меня.

Но несмотря ни на что я продолжала помогать родителям, хотела порадовать их, помочь чем-то. После школы я поступила в институт и уехала в город. Я стала хорошо учиться, после первого семестра получила повышенную стипендию и купила большой пакет хороших продуктов. С ним я поехала к родителям отмечать Рождество. Я думала, им будет приятно. Но папа почему-то воспринял мой подарок как унижение. Он стал обзывать меня ссыкухой. Кричал: «Ты что, думаешь, ты лучше меня?» Продукты он закинул в топку, а меня выгнал на улицу. Мама вышла следом за мной, я спросила: «Ты за меня заступишься?» Не помню, что она ответила — помню только, что помогать мне она не стала. Развернулась и ушла в дом к отцу.

Мне было семнадцать лет, и в канун Рождества я осталась без ночлега. Пришлось идти на вокзал и отправляться к бабушке. Она жила в другом городе, я ехала с несколькими пересадками и добралась только к утру. С тех пор наши отношения уже не были прежними — мы стали друг другу чужими людьми. После учёбы я не вернулась жить к маме с папой, а общаемся мы только эпизодически.

До сих пор примерно раз в год я, повинуясь внутреннему порыву, пытаюсь встретиться и поговорить с отцом. Но каждый раз это заканчивается конфликтом. Он говорит мне, что я неправильно себя веду, что должна быть благодарна родителям, обеспечивать их. А во время прошлой нашей встречи заявил мне, что я должна вновь сойтись со своим бывшим мужем. Я стала объяснять, что это невозможно и наши отношения закончились. Отец сказал: «Тогда иди на ***». Я встала и ушла.

Я знаю, не стоит зависеть от своего прошлого, винить родителей во всех бедах. Я строю собственную жизнь, и у меня всё хорошо. В ту ночь, когда папа выставил меня на улицу, я поняла, что теперь я взрослый человек и могу сама выбирать, что делать. Но иногда эта история всё-таки тревожит меня. Я не могу полностью простить родителей и отпустить эту ситуацию. В то же время я понимаю, что они становятся старше, однажды им понадобится моя помощь и присутствие. Возможно, мне будет тяжело снова начать с ними общаться.

  Я — мамина дочь от первого брака. Я не помню, как мы жили с моим отцом и как родители расстались. Помню только, что после этого мама уехала и стала жить в другом месте, а я осталась с бабушкой. Я постоянно просила: «Поехали к маме». В детском саду на утренниках и спектаклях, если она сидела в зале, я пыталась встретиться с ней глазами. Надеялась, что мама увидит, какая я хорошая и красивая, улыбнётся мне. С детства мне казалось, что я мешаю маме, но думала, что смогу что-то исправить, если буду «хорошей девочкой» и она сможет мной гордиться.

Позже мы с бабушкой переехали к маме. Выяснилось, что за это время в её жизни появился другой мужчина и стал её мужем. Мне предложили называть его папой. Моя мечта исполнилась — мы снова жили вместе. Но всё было не так уж радужно — мама часто бывала недовольна. В такие дни она смотрела как будто сквозь меня, презрительно молчала. А однажды сказала: «Всё! За твоё поведение я отдаю тебя в детский дом! Скоро приедет машина, собирайся». Я поверила и со слезами пошла на улицу — дожидаться машину. Мне казалось, я действительно плохая дочь и маме без меня будет лучше. Через некоторое время мама спустилась за мной и сказала, что ни в какой детский дом я не еду, потому что машина не приехала. Мы отправились домой, но страх остался: я всегда внимательно следила за маминым настроением, боялась рассердить её, замечала малейшее изменение в её лице.

Потом родилась моя младшая сестрёнка. Я души в ней не чаяла. Когда она немного подросла, мама стала всегда ставить мне её в пример: говорила, какая та умница, послушная девочка. Я не обижалась на сестру — мы с ней жили душа в душу. Но при этом я искренне верила, что недостойна маминой любви. Пока её не было дома, я старалась сделать что-то, чтобы заслужить похвалу: убиралась, мыла полы, посуду. Встречала маму у дверей с работы и всё надеялась, что она заметит, как я пытаюсь добиться её внимания. Но, кажется, это было бесполезно.

Когда я выросла, ничего не изменилось. Думаю, мама привыкла пользоваться тем, что я выполняю всё, о чём она ни попросит. Лишь бы не обидеть её отказом. Как-то раз мой отчим позвонил мне и попросил приехать в их новую городскую квартиру — они тогда как раз переезжали. Он был один, и по голосу я слышала, что он пьян, но всё же поехала. У нас состоялся невразумительный разговор: он попросил помочь ему с переездом. Я сказала, что сделаю всё, что в моих силах. Ни с того ни с сего он начал кричать, а потом погнался за мной и стал бить. Хватал за волосы, возил по полу. Я убежала, а вечером попыталась дозвониться до мамы. Обычно она сама звонит мне по несколько раз в день, а тут вдруг перестала брать трубку. Думаю, отчим рассказал ей о произошедшем.

После этого мама на год пропала из моей жизни: не звонила, не писала. Потом объявилась как ни в чём не бывало — предложила привезти клубники. Я спросила: «Что случилось? Почему ты тогда не взяла трубку?» Она ответила, что не видела звонков. Я сказала: «Ты ведь знаешь, что он избил меня». Она ответила, что я сама виновата — нечего было разговаривать с пьяным.

Потом отчим умер. Я кинулась помогать маме с новой силой. Каждый раз, когда на работе у меня выходной, я отправлялась на её загородный участок: там я копала, полола, косила, поливала. На участке нет водопровода, так что я привозила из города огромные канистры с водой и сама их таскала. Мама увлеклась рисованием. Я оформила её картины в рамы и организовала небольшую выставку в посёлке. Позже я слышала, как мама сказала соседке: «Она делает это напоказ, пыль в глаза пускает, чтобы доказать, что она хорошая дочь».

Наверное, наши отношения и дальше развивались бы так же, как раньше. Но однажды подруга посоветовала мне сходить к психологу. Поговорив со специалистом, я вдруг поняла, что никому ничего не должна, что мне пора перестать искать маминого одобрения и нужно начать жить своей жизнью. Я и так много пропустила. Когда мама в очередной раз сначала попросила помочь ей по хозяйству, а потом стала критиковать меня и то, как я живу, я сказала ей, что больше так не могу, и высказала всё, что накипело.

Теперь мы почти не общаемся, в последний раз виделись в Новый год. Я её пригласила, привезла, мы провели Новый год вместе. Я не игнорирую маму: если ей нужна помощь, я всегда готова сделать то, что в моих силах. Привезти продукты или лекарства, отвезти её в город. Но мы определённо не друзья и не близкие люди, и разговаривать нам особенно не о чем.

  Сейчас мы поддерживаем отношения с мамой, хоть их нельзя назвать ни близкими, ни простыми. Но в моей жизни был год, когда мы не общались совсем: даже если мы находились в одной комнате, она делала вид, что просто не замечает меня.

Всё началось в подростковом возрасте: как многие молодые люди, я страдала оттого, что мама вечно пыталась меня контролировать. Она нервничала, если наши с ней мнения по какому-то вопросу не совпадали, хотела, чтобы я всегда ей обо всём рассказывала. В пятнадцать лет я уже мечтала начать самостоятельную жизнь и решила попробовать поступить в хороший столичный лицей. Он работал по принципу интерната: ученики съезжались туда со всей страны и возвращались домой только на праздники и каникулы. Это была очень перспективная школа, но мама не хотела, чтобы я туда поступила: она говорила, что я «маленькая и беспомощная». Молилась, чтобы я провалила экзамены и вернулась домой — по крайней мере, она сама мне так говорила.

И всё-таки я поступила. У меня появились новые друзья, увлечения. Ещё с детства я испытывала романтические чувства только к девочкам, а в лицее впервые по-настоящему влюбилась — в свою одноклассницу. Мы были близкими подругами, и она знала о моих чувствах. Мы всегда были вместе, нам было комфортно друг с другом. После окончания лицея мы поступили в один университет, но на разные факультеты. Хоть мы и стали реже видеться, мы оставались очень близки.

В то же время один из университетских приятелей стал за мной ухаживать: дарил мне цветы и мягкие игрушки, встречал и провожал меня, мог часами дожидаться меня где-то на морозе, хоть я его об этом и не просила. Он добавился к моей маме в друзья в соцсетях и начал с ней общаться. Она души в нём не чаяла и мечтала, что он станет её зятем. Каждый день она уговаривала меня ответить ему взаимностью. Она говорила: «Он так любит тебя!» А потом добавляла, что парень из состоятельной семьи — хорошая партия для провинциальной девушки.

Я хорошо относилась к этому молодому человеку, считала его своим близким другом. Но не была в него влюблена. Однажды мне надоели мамины уговоры, и в телефонном разговоре я призналась ей: я давно уже без ума от своей подруги. Мама начала плакать в трубку, кричала, что у неё больше нет дочери. Она заявила, что отрекается от меня и не хочет меня видеть. Для меня это было страшным ударом: мне было всего восемнадцать и я считала маму близким человеком.

Так мы и перестали общаться — вовсе не по моей воле. На праздники я приезжала в гости к родителям и общалась только с папой: он поддерживал меня и говорил, что будет всегда любить. Но вот мама делала вид, что меня не существует. Не обращалась ко мне, смотрела сквозь меня так, будто я невидимка. Мне было так обидно, что я старалась как можно реже приезжать к ним. Несколько раз мама пыталась покончить с собой: выбегала посреди ночи в ночнушке на улицу и бросалась под машины. Папа ловил её и уводил в дом. Она говорила, что не хочет жить, потому что её дочь — большая грешница.

Через год моя возлюбленная переехала жить в Штаты. Перед её отъездом мы поговорили и решили, что наши сложные отношения пора заканчивать. Мы договорились, что пойдём каждая своей дорогой. После её отъезда я провалилась в депрессию. Каждую ночь я плакала, было ощущение страшного одиночества. Правда, общение с мамой стало постепенно возобновляться. Она начала делать вид, будто я никогда не говорила ей о своей сексуальности и моей подруги никогда не существовало. Когда у меня начались проблемы со здоровьем и пришлось сделать операцию, мне потребовалась длительная реабилитация. Мы с мамой снова сблизились: она выхаживала меня, готовила еду, следила за капельницами. Когда я уже встала на ноги, она продолжила заботиться обо мне так, словно я беспомощный ребёнок.

Вскоре у меня появился новый ухажёр: заботливый и внимательный. Он водил меня по ресторанам, покупал билеты на концерты, клялся в вечной любви. История университетских времён повторилась: он был надёжным и состоятельным, окружал меня вниманием, а я не была в него влюблена. Но на этот раз я решила послушаться маму, и когда он предложил мне переехать к нему, согласилась.

Он покупал мне продукты, повсюду возил на машине. Но с друзьями я могла общаться только в его присутствии. Я занималась музыкой и играла в группе, а он стал приходить на репетиции и следить, чтобы ко мне никто не приставал. Он мог приревновать, даже если на улице ко мне подходил бездомный и просил мелочь. Когда мы ездили на море, он пытался на пляже прикрыть моё тело, чтобы другие мужчины на меня не смотрели. Началось и домашнее насилие: он постоянно требовал физической близости и ему было не важно, хочу ли я этого. Мне было мерзко, больно, плохо. Он удовлетворял свои желания, а потом я запиралась в ванной, плакала и долго стояла под душем. В разговорах с мамой я намекала, что мне плохо с этим человеком. Но она убеждала: стерпится — слюбится.

И всё-таки я решила уйти. Был скандал с битьём посуды и криками. Я не могла переехать сразу: надо было найти жильё, собрать вещи. Пока я занималась этими делами, мама каждый день звонила мне и уговаривала остаться, помириться с молодым человеком. Она говорила, что я останусь ни с чем, стану нищей. Но я решила, что больше никогда не буду её слушать. Я уехала, занялась карьерой, а через некоторое время начала отношения с прекрасной девушкой. Маме я помогаю чем могу, но стараюсь оберегать свои границы и по возможности сокращать общение. А она при случае до сих пор мне припоминает, что я «золотого парня упустила».

  В детстве в нашей семье всё было благополучно: полная семья, трудолюбивые родители без вредных привычек. Мы жили дружно, у нас с сестрой были все условия для учёбы и саморазвития. В двенадцать-пятнадцать лет я, как и все подростки, ссорилась с мамой. Иногда очень сильно — до драк. Но так бывало у многих. В целом мы сами считали про себя, что мы — идеальная семья. Мама часто это повторяла.

В двадцать три года я вышла замуж, а в двадцать пять переехала в Москву. Через некоторое время у нас начались по-настоящему серьёзные конфликты. Маме не нравился мой муж: то она говорила, что он невежливо поздравил её с праздником, то заявляла, что он плохо со мной обращается. Ей не нравилось, что он намного старше меня. На несколько лет она просто перестала с ним разговаривать. Ещё она постоянно заявляла, что, уехав в Москву, я бросила её, разрушила наши семейные отношения. Я думала, что действительно делаю что-то не так, пыталась всё исправить, быть внимательнее к маме. Но это не помогало — она продолжала считать, что её покинули.

В какой-то момент мама стала заниматься сталкингом: создавала фальшивые аккаунты в соцсетях, оставляла комментарии, добавлялась в друзья и читала мои закрытые посты. Писала сообщения моим друзьям, мужу, психотерапевту — пыталась узнать что-нибудь о моей жизни. Однажды в одном закрытом сообществе я поделилась с единомышленницами своими проблемами: рассказала, что мне трудно даётся общение с мамой. Оказалось, что она тоже сидела в этом сообществе под вымышленным именем и читала мои переписки. После этого началась настоящая война: она постоянно обсуждала меня со всеми, жаловалась на меня родственникам, папе, сестре. Это продолжалось несколько месяцев. Я начала испытывать чувство вины, мне действительно стало казаться, что я предала её, и в конце концов я попросила прощения. На словах мы помирились, но после этого случая я многое начала понимать и стала смотреть на неё другими глазами.

Я обратила внимание на свою сестру: ей тридцать лет и она слушает маму во всём. Позволяет выбирать для себя одежду, выполняет всё, что она хочет. Мама говорит про неё: «У нас друг от друга нет секретов, мы угадываем мысли друг друга и понимаем друг друга с полуслова». Я вспомнила, как в подростковом возрасте тоже была маминой «лучшей подружкой», рассказывала ей все секреты и советовалась по поводу каждого поступка, считала её мнение важнее своего. Мне вдруг стало ясно: наши отношения были не такими уж благополучными. Теперь, когда я выросла, она хотела, чтобы я, как в пятнадцать лет, полностью зависела от её мнения и обо всём ей рассказывала.

Я стала понимать: мне нужны личные границы, а маме пора понять, что мы с ней — не одно целое, я отдельный человек. При этом прекращать общаться я не хотела. После перемирия мы пытались поддерживать мирные отношения, но получалось плохо. Она постоянно говорила, что я «неправильно» к ней отношусь, потому что психологи и «московские либералы» внушили мне ненависть к ней. Я много раз приглашала её в гости — навестить маленького внука. Она никогда не приезжала, но при этом стыдила меня: мол, я проявляю недостаточно энтузиазма в своих приглашениях, другие родственники относятся к ней лучше, чем я. Как-то, когда я в очередной раз предложила ей приехать пообщаться с внуком, она заявила, что у неё «десять таких внуков ещё будет».

Я поняла, что устала: у меня маленький ребёнок, ему нужны мои забота и внимание. Я больше не могу тратить силы на этот сложный конфликт. Мы с мамой перестали общаться, и так продолжается уже несколько месяцев.

Я не считаю её плохим человеком. Она всегда была творческой, остроумной, заботливой. Желание контролировать, страх сепарации — вовсе не единственные её качества. Я буду рада снова начать с ней общаться. Надеюсь, мы возобновим отношения, когда она поймёт, что я уже взрослый человек со своими границами и что я ей не принадлежу.

  В наших отношениях с мамой всё стало ясно ещё тогда, когда она за ручку отвела меня в детдом. Мне тогда было около четырёх лет. Я с самого начала знала, что она не хотела меня рожать — она с детства спокойно об этом говорила. Дело в том, что она не предохранялась, когда кормила старшего брата грудью — была уверена, что во время грудного вскармливания забеременеть невозможно. А когда поняла, что снова ждёт ребёнка и решилась сделать аборт, было уже поздно.

Я родилась, когда папа тяжело болел. Больницы, капельницы… На меня не было сил и времени. Потом папа умер, а мама решила, что не справится с двумя детьми. Старший брат был желанным и долгожданным ребёнком, к тому же он был похож на отца. Так что у неё не стояло вопроса, кого из детей оставить.

У мамы было трое братьев. Узнав, что она отдала меня в детдом, они приехали за мной и взяли к себе на воспитание. До пятнадцати лет я жила с ними — на три дома. Они меня обожали, занимались мной, я чувствовала, что они — моя настоящая семья. Правда, я почему-то всегда боялась, что меня снова отправят к маме. Когда я простужалась, я старалась кашлять в подушку — боялась, вдруг она заберёт меня, если я заболею?

Когда мне было пятнадцать лет, мои дяди эмигрировали в Штаты. Они хотели, чтобы я поехала с ними, но не могли забрать меня с собой без официального согласия матери. Она отказалась подписывать нужные документы — деталей этого разговора я не знаю. Возможно, она видела какую-то выгоду в том, чтобы я снова поселилась с ней.

Уезжая, дяди сказали: «Продержись до восемнадцати лет, а потом мы сразу же тебя заберём». Следующие три года стали пыткой. Я жила вместе с мамой и братом. Мама всегда была в разъездах, а брат издевался надо мной, как только мог. На три года старше меня, боксёр — я не могла дать ему отпор. Он мог запереть меня голой в шкафу или раздеть и заставить стоять посреди комнаты, чтобы он мог мастурбировать, глядя на меня. Он жестоко избивал меня, ломал кости, спускал с лестницы. Когда мама возвращалась, моя подушка и постель были в крови, но она не обращала внимания. Ей главное было, чтобы соседи не слышали криков. Он мог порезать меня ножом или побрить налысо. Как-то за завтраком он наклонился через стол и дал мне оплеуху. Мама спросила: «За что ты её?» Он сказал: «Пусть она сидит нормально». Мать повернулась ко мне и жёстко сказала: «Сядь нормально». Так проходило всё наше общение.

В восемнадцать лет я уехала из страны. Это было настоящее бегство. Мой паспорт хранился у матери в сейфе, и я научилась его вскрывать. Свои вещи я заранее перетащила к другу и упаковала. Дядин друг сделал мне справку, будто бы я работаю у него бухгалтером — чтобы оформить визу. В авиакассе мне сказали, что билетов на ближайшие месяцы не осталось. Я взмолилась, сказала: «Если я не улечу, я могу умереть». В итоге оказалось, что пассажир одного из ближайших рейсов отказался от своего билета, и я смогла его купить. В 2000 году я сбежала от матери и следующие шесть лет не виделась с ней и не общалась.

Дяди долгое время не знали, что мне пришлось пережить. Я рассказывала им, что со мной плохо обращались. Но они не знали о жестоких избиениях и о сексуальном насилии. Поэтому они часто уговаривали меня помириться с матерью — мол, она же не совсем чужой человек, нельзя делить людей на плохих и хороших. Через шесть лет, когда я вышла замуж, я вернулась в родной город — захотелось показать мужу, где я выросла. Мы встретились с матерью и братом. Они делали вид, будто ничего не произошло — просили у меня денег и спрашивали, когда я оформлю им приглашение в США.

В следующий раз мы с мамой встретились ещё через несколько лет: дяди позвали её в гости и она прилетела. Заодно и ко мне заглянула. Признаюсь, в глубине души я почему-то ждала, что она раскается в своём поведении. Увидит, что у меня семья, дети, свой дом. Поймёт, что поступала со мной несправедливо. Но она лишь сказала: «Отвези меня на почту, я хочу отправить сыну кроссовки». Я никуда не поехала — у меня была угроза выкидыша, и я плохо себя чувствовала.

Когда мама уехала, муж отправился в детскую играть с дочкой. Он вытащил её ящик с игрушками и нашёл там таблетки — антидепрессанты, обезболивающее. Среди них были препараты, которые продаются только в России. Кроме мамы у нас в гостях никого не было, и у меня не возникло никаких сомнений по поводу того, кто это сделал. Она вытащила все свои таблетки из упаковок и разложила среди игрушек. После этого я твёрдо решила: ноги её в моём доме больше не будет. Прошло уже несколько лет — я не виделась с ней и не слышала её голоса. Вряд ли мы ещё когда-нибудь будем общаться. Я считаю себя сиротой при живой матери.

Редакция благодарит за помощь в подготовке материала психолога Евгению Богданову, создательницу проекта «Токсичные родители» — группы поддержки для тех, кто испытывал физическое, психологическое и сексуальное насилие в семье.

ФОТОГРАФИИ: Urbanoutfitters (1, 2), Thefull24