Книжная полкаПисательница Июнь Ли о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. В этот раз о своих любимых книгах нам рассказала американская писательница китайского происхождения Июнь Ли — первая из четырех американских авторов, приехавших в Россию в рамках проекта Colta.ru «Written in the USA / Написано в Америке».
Июнь Ли
Писательница
Родители не вдохновляли меня на чтение художественной литературы —
в Китае считается, с неё начинаются все проблемы, и во многом это правда
Я настоящий книжный червь и читаю, кажется, большую часть моей жизни. Я стараюсь писать каждый день, и это не всегда получается, а вот читать по восемь часов в день мне удаётся практически всегда. Моё общение тоже заточено на чтение: я дружу со многими писателями и даже с близкими обсуждаю в основном книги. У меня, например, есть подруга в Монтане, с которой мы трижды в неделю созваниваемся по скайпу, чтобы поговорить — в первую очередь о прочитанном. Утреннее чтение для меня как кофе — мне нужна моя доза. И если вынести за скобки время с семьёй и друзьям, а также преподавательскую работу, то чтение — моя рутина и мой образ жизни.
Мой папа работал в Китае в сфере ядерной энергетики, а мама была школьной учительницей, так что я выросла в доме, где знали цену знаниям. Но родители не вдохновляли меня на чтение художественной литературы — в Китае считается, с неё начинаются все проблемы, и во многом это правда: чтение свободной литературы в коммунистическом Китае рано или поздно приведёт к последствиям. Я очень хорошо успевала в естественных науках и математике, и будущее родители выбрали за меня — как это тоже в Китае часто бывает. В юности я видела выложенную передо мной ясную дорогу в медицине и никогда не подвергала сомнению родительский выбор. Переосмыслить свою карьеру я смогла только после двадцати, когда приехала на учёбу в Америку и внезапно открыла для себя все сотни тысяч книг, которых не видела и не знала в Китае: проблема доступа там стоит остро. И сейчас я чувствую неутолимый голод к книгам, которые не нашла и не прочитала в нужное время в детстве и юности — и стараюсь удовлетворить его всеми способами.
Книга, после которой я почувствовала себя собой, как ни странно, была русской, и прочитала я её, когда ещё жила в Китае, — это «Стихи в прозе» Ивана Тургенева в переводе на китайский. В тот момент в Китае большая часть литературы в школе и вокруг была пропагандистской и прямолинейной, а книга Тургенева была сумрачной, написанной не в лоб. В двенадцать лет я поняла, что это и есть настоящая литература: всё, что происходило со мной позже, было разбужено Тургеневым. Я запоминала стихи в прозе на китайском и могла цитировать их целиком, а совсем недавно перечитала их уже на английском — и во мне снова нежно отзывалось всё пережитое благодаря Тургеневу. Я поняла, почему так впечатлилась этой книгой в подростковом возрасте: он написал большинство стихов в прозе в конце жизни, многие из них были фаталистскими и очень тёмными по атмосфере.
Самые лучшие писатели твоей жизни — те, кто не уходят от тебя, когда ты взрослеешь и превращаешься в другого человека. Есть писатели, которых ты встречаешь в жизни всего лишь однажды, есть те, кого ты, как близких друзей, навещаешь постоянно. Сейчас я преподаю литературу (как делают многие писатели) и постоянно обсуждаю Чехова — и мне очень трудно рассказывать о Чехове молодому поколению, им кажется, что его рассказы слишком обычные. Думаю, читая большинство книг в школе и университете, мы не имеем представления о том, что на самом деле читаем. Прелесть Чехова трудно понять, пока не начнёшь писать сам и не удивишься этой простоте и жизненности. А вот, скажем, Кафку любят вообще все, но не я. Мне и в голову не придёт завести его книги в домашней библиотеке. Частично, думаю, причина в моём прошлом: американцы считают Кафку очень наблюдательным, я же смотрю на его рассказы как буквальное отражение знакомой мне реальности. В Китае очень много кафкианского, и его метафоры меня совсем не удивляют.
Между родным китайским и английским языком, на котором я пишу, конечно, есть разница для меня как говорящего и пишущего человека. Я заметила, что в китайском языке использую слова интуитивно, подсознательно, ничего не выверяя. И мне кажется, что я стала писать на английском, потому что у меня есть возможность подключить сознание, думать о структуре текста и тщательно подбирать слова. Конечно, во втором языке, в отличие от родного, отсутствует интимность и близость, но зато много личного выбора и писательской рефлексии. Мне нравится уделять внимание точности и нести смысл через каждое слово.
В литературе меня больше всего привлекает ясность и стройность повествования. В сложно написанном и витиеватом тексте я постоянно чувствую присутствие, почти дыхание этого автора прямо на страницах, а есть писатели ненавязчивые и практически прозрачные. Они представляют героев и события и будто самоустраняются — и я на их стороне. По похожим причинам я перестала читать биографии, потому что биографы слишком часто интерпретируют события и героев для нас. А вот формат, который мне остаётся близок, — это всевозможные дневники и письма: они дают очень полное представление о людях, которые написали эти тексты — как они изменились или не изменились в течение жизни. И если это мемуары, то я предпочитаю книги людей, которые не нарциссически рассказывают о себе, а вспоминают близких и друзей в непосредственной и лёгкой манере.
Философия кажется большинству чем-то вымученным и сухим, но сама я обожаю читать философию. И, вопреки стереотипам, мне близка не восточная философия, а западная — особенно Кьеркегор. Это мой постоянный компаньон, который может быть одновременно жёстким, мрачным и смешным: больше всего он нравится мне, потому что всё подвергает сомнению. Монтень, например, писал, что философия нужна для того, чтобы научиться умирать, — и я совершенно согласна с ним в этом. Литература нужна для того же. Чтение для меня — не для развлечения, а для переживания сложных моментов и преодоления страха смерти. Кто-то читает, чтобы им полегчало, я, наоборот, читаю, чтобы задумываться, и совсем не прочь попереживать после очередной книги. Для того чтобы освободиться от тяжёлых мыслей, я параллельно всегда читаю две вечные для меня книги: полгода «Войну и мир» (самый тонкий реализм), полгода «Моби Дика» (самая тонкая метафора). Эти книги примиряют меня с реальностью, в которой я очень многое не хочу видеть и знать.
Скажем, Кафку любят вообще все, но не я. Американцы считают Кафку очень наблюдательным, я же смотрю на его рассказы как на буквальное отражение знакомой мне по Китаю реальности
Цао Сюэцинь
«Сон в красном тереме»
Мой дедушка, старомодный интеллектуал, любил говорить, что юному человеку не стоит читать этот роман, так что я, конечно же, принялась за него в двенадцать, чтобы понять, что он имеет в виду. Мне кажется, этот роман XVIII века — вершина китайской литературы. Без преувеличения скажу, что я постоянно перечитывала его, когда мне было от 12 до 23 лет, сотни раз — целиком и кусками. Теперь я понимаю, почему мой дедушка волновался, что я прочитаю книгу: она рассказывает о зыбкости жизни и о том, что без опыта переживания взлётов и падений никто не может по-настоящему прочувствовать смысл перемен. Сейчас эта книга кажется мне энциклопедией всего Китая и моим способом быть на связи с родной страной — я до сих пор могу цитировать книгу страницами, и это единственная китайская книга, к которой я возвращаюсь и по сей день.
Клайв Стейплз Льюис
«Настигнут радостью»
Мне посоветовала её одна из лучших моих друзей — Эми, вместе с которой мы читаем книги. Она рассказывает об обращении Льюиса в христианство, и моей подруге было интересно понаблюдать, как атеисты типа меня отреагируют на подобный поворот.
Льюис делал различие между влюблённостью в книгу и его автора и согласие с книгой и автором. Я не могу сказать, что влюбилась в эту книгу — в такие книги не влюбляются, — но постоянно обнаруживаю, что соглашаюсь с ним и книгой. В этой книге есть отрывок, который полностью изменил мои взгляды на мир: Льюис рассказывает, как однажды долго гулял с приятелем в туманную погоду на природе и как вспоминал этот момент и их беседу много лет спустя. К нему возвращаются эти ощущения, и воспоминаний о той прогулке хватало, чтобы вернулись те же острые чувства. «Конечно, это было тягой и памятью, а не обладанием, но ведь и то чувство, которое я переживал на прогулке, тоже было желанием, и обладанием его можно назвать только в том смысле, что само желание было желанным, оно и было самым полным обладанием, какое нам доступно на земле. По самой своей сути Радость стирает границу между обладанием и мечтой. Обладать — значит хотеть, хотеть — то же самое, что обладать».
Уильям Тревор
Сборник рассказов
Я прочитала рассказ Уильяма Тревора в The New Yorker и сразу же стала искать другие его тексты. Друг одолжил мне книгу, и в ту первую зиму знакомства с Тревором я читала по одному рассказу за вечер. Для меня это и сейчас одна из самых ценных книг, от которой я не устаю. Без неё я точно никогда не решилась бы стать писательницей. Эта книга дала мне пространство, чтобы писать, и если можно назвать какую-то книгу, полностью изменившую жизнь, — это та единственная для меня. Я собиралась заниматься медициной и строить научную карьеру, пока со мной не случился Тревор — и я до сих пор очень благодарна за эту встречу. Причина, по которой многие становятся писателями, — поговорить с кем-то близким и одновременно далёким через текст. И для меня первым таким человеком стал Тревор, а потом и другие писатели.
Джеймс Алан Макферсон
«Угловая комната»
Это та книга, которая скорее лежит у меня на столе, чем стоит на полке. Как-то летом я пошла на писательские занятия с Джимом — это было до того, как я решила стать писательницей, а он был первым человеком, который посоветовал мне продолжать писать. Потом я прочла его книгу — это был первый фикшн авторства афроамериканца, который получил Пулитцеровскую премию. Джима не стало год назад, и когда я думаю, какой вопрос мне хотелось бы ему задать, я возвращаюсь к книге. Она среди тех текстов, которые сформировали мой писательский подход — особенно в том, как писать изнутри этнического меньшинства. Ценность работы Джима в том, что его тексты вышли за рамки афроамериканского сообщества, его видение было куда шире — и я продолжаю учиться этому у него.
Элизабет Боуэн
«Смерть сердца»
Когда я была в Ирландии, мой ирландский друг спросил, читала ли я Боуэн, и настоял, чтобы я немедленно её прочла. С тех пор я так и не покинула её землю, постоянно перечитывая все её книги. Последний раз приехав в Лондон, я гуляла по городу по следам её героев. Мой второй роман «Добрее, чем одиночество» был написал в диалоге с Боуэн. Вообще, я обращаю большое внимание на женские голоса в литературе. Мередит Робинсон, Джесмин Уорд, Гиш Джен — те писательницы, работающие в Америке сейчас, которых я нежно люблю, и хочу, чтобы о них узнали как можно больше людей.
Ребекка Уэст
«Фонтан переполняется»
Я купила десятки копий этой книги в подарок друзьям — это одна из книг, которую хочется раздарить всем. Для меня само её чтение — чистая радость, и я часто просто беру её с полки, чтобы захватить абзац-другой. Когда я рассказала о «Фонтане» Эдмунду Уайту (современный американский писатель. — Прим. ред.), он написал мне письмо с благодарностями и рассказал друзьям, что это был лучший читательский опыт в его жизни. Для меня это несомненно.
Грэм Грин
«Сила и слава»
У меня был период Грэма Грина, когда я читала всё, что он написал. Из всех его романов этот раздавил меня больше. Даже когда я думаю о нём сейчас, я всё ещё чувствую себя в смятении. Я перечитывала книгу несколько раз, но совсем не так часто, как другие книги: чувствую, что нужно собрать храбрость в кулак, чтобы её открыть. В моём первом романе «Бродяги» многое перекликалось с «Силой и славой», и когда я делала подкаст с The New York Times Book Review, мои соведущие заметили эту связь. И ещё я постоянно советую эту книгу моим студентам как идеальный старт для знакомства с Грином.
Том Друри
«Hunts in Dreams»
Я прочитала рассказ Тома Друри в The New Yorker, и он был необъяснимо странным и прекрасным, так что я сразу перешла к его роману, который только вышел. Это второй роман трилогии об округе Грауз и одна из лучших работ обидно недооценённого американского писателя. Я люблю эту книгу до сих пор и, как все любимые книги, постоянно перечитываю. После окончания романа я сразу же написала письмо Тому, и с тех пор мы подружились. Эта книга работает как секретный код: когда ты встречаешь другого читателя, любящего её, ты знаешь, что перед тобой родственная душа. Например, на почве любви к этой книге мы подружились с британским писателем Джоном Макгрегором.
Элизабет Бишоп
«Одно искусство»
Моя лучшая подруга — фанатка стихов Элизабет Бишоп, и она познакомила меня с ней. Я часто обращаюсь к книге, читая одну-две страницы, потому что знаю, что мои сомнения знакомы и Элизабет Бишоп. Сейчас это один из якорей на моей книжной полке, которая легко ведёт к книгам других авторов — например, Марианны Мур. Бишоп оставила после себя не очень много стихов, но эти письма — такая живая часть её мышления.
Николас Туччи
«До появления меня»
Моя лучшая подруга и я гуляли в Strand, самом большом книжном в Нью-Йорке, когда она внезапно остановилась, схватилась за книгу, прочитала мне первый абзац и объявила, что эту книгу я обязательно полюблю. Я оставалась ею зачарована. Это один из автобиографических романов, который производит на читателя грандиозный эффект: именно после этого я пересмотрела своё отношение к автобиографиям (обычно я не люблю их читать). Это полузабытый шедевр, который должны узнать очень и очень многие.