Star Views + Comments Previous Next Search Wonderzine

Книжная полкаТренд-аналитик Людмила Норсоян
о любимых книгах

10 книг, которые украсят любую библиотеку

Тренд-аналитик Людмила Норсоян 
о любимых книгах — Книжная полка на Wonderzine

ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная

ФОТОГРАФИИ: Наталья Коган

МАКИЯЖ: Фариза Родригес

В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится Людмила Норсоян, культуролог, теоретик моды, основательница бренда трикотажа NORSOYAN и образовательной платформы Fashion Factory School.

 

Людмила Норсоян

культуролог, теоретик моды, основательница бренда трикотажа NORSOYAN и образовательной платформы Fashion Factory School

 

 

 

 

Я была записана во все библиотеки и пропадала там с утра до ночи

   

До четырёх лет я росла в горном селении у двоюродной бабушки — школьной учительницы. Меня приносили на уроки, высаживали в ящик у кафедры, и целыми днями, пока шли занятия, я мышонком сидела и впитывала окружающий мир. К четырём годам я умела читать и писать по-грузински — рудиментарное знание, которое изредка позволяет мне неожиданно прочесть что-то. В четыре года меня привезли в Бугуруслан, и здесь я впервые в жизни увидела снег и навсегда полюбила зиму, степь и Южный Урал — в считаные недели, как и положено маленькому ребенку, полностью перестроившись на любовь к новой родине и новому языку.

Бугуруслан — крохотный барачный городок с несколькими детскими домами и интернатами, бывшее место ссылки всех инакомыслящих в долгой советской истории. Здесь меня окружали люди с блестящим образованием, ссыльные и учителя старой школы — апологеты хорошего русского языка и литературы. На город с 20 тысячами населения было около дюжины библиотек. Я была записана во все и пропадала там с утра до ночи, читала запоем — конечно, в те часы, когда мы с детьми не лазали по подземным ходам, оставшимся с купеческих времен, и не бегали в степь на поиски следов прошедших здесь боёв Гражданской войны. По ночам мы наблюдали всполохи зарниц: на не слишком далёком Байконуре запускали космические корабли и спутники.

Чтение поощрялось обществом и школой. Читали всё и в любых обстоятельствах, меня выгоняли с уроков за чтение под партой. Дети читали взахлёб, в охоте за книгами ходили по дворам, собирали макулатуру, сдавали её и по ночам стояли в очередях на запись и покупку хороших изданий. Литература была высшей пробы: не только классика, но и отличная, актуальная детская, переводы иностранки — вплоть до Яна Флеминга. На журналы «Иностранная литература», «Юность», «Роман-газета» невозможно было подписаться — их передавали по рукам и зачитывали до дыр.

В свою очередь, книжные и журнальные издательства были завалены рукописями начинающих авторов со всей страны. В 1973 году в Чили случился государственный переворот, и я, впечатлённая и возмущённая пионерка, написала и послала в «Пионерскую правду» стихи на гибель Сальвадора Альенде — и они даже были опубликованы! Советский подросток, я перепахивала и воспитывала себя по «Повести о настоящем человеке», «Партизанке Ларе», «Двум капитанам», «Репортажу с петлёй на шее» и «Пятнадцатилетнему капитану».

Закончив школу, я сразу же попала на работу в нашу барачную библиотеку — пустили козла в огород. Моему безудержному чтению теперь можно было отдаваться круглые сутки совершенно официально, ведь это было моей работой — и ещё и зарплату платили. Самое счастливое время моей жизни! В библиотеке было много редких изданий и много запрещённой литературы. Каждые полгода приходила разнарядка на уничтожение изданий по спискам — верный сигнал, что книгу нужно прочесть. В частности, это были труды Сахарова, который именно в моих краях испытывал водородную бомбу в 1954 году, тот же Флеминг с романами о Джеймсе Бонде, работы сбежавших на Запад писателей — Солженицина в первую очередь. А ещё приходили журналы, над которыми шутили, что их нужно «перед прочтением сжечь» — по вопросам истории, философии, религии. Их сразу по расписке отдавали в горком партии, но, конечно же, я успевала сунуть свой любопытный нос! А книги действительно полыхали на кострах.

Я книжная пьяница, и, что бы ни происходило в моей рабочей жизни, ночи всегда были отданы книгам. Разумеется, чтение взахлёб и без разбору привело к тому, что к 20 годам меня просто штормило: я поступала в вузы, бегала на занятия и бросала их, увлёкшись чем-то более интересным. Лишь на днях, проходя мимо Литературного института, я вспомнила, что и из него я ушла тоже.

Книга стала для меня учителем, собеседником, бегством от реальности и флагом моего персонального сопротивления пошлости. Обстоятельства требовали: покорись или борись. Так, с определённой литературой отношения у меня совершенно особенные. Я совершенно не могу читать романы Достоевского, я просто умираю с каждой буквой его текстов. Ты вдруг обнаруживаешь, что вместе с Раскольниковым бьёшься в тисках нищеты и гордыни, вместе со Свидригайловым тонешь в мерзости бытия, вместе с Алёшей Карамазовым разбиваешь в кровь своё сердце; что у героев Достоевского имена и судьбы твоих соседей. Ты не можешь вырваться из вселенной писателя и погибаешь в каждом его герое. Он и сегодня достовернее самой реальности и присутствует в обыденной жизни здесь и сейчас. Я видела достаточно достоевщины и разрушения, чтобы предпочесть уважать его вчуже.

Я до сих пор черпаю знания из всех наук — для меня информационное поле едино. Без физики и астрономии я бы ничего не понимала в технологиях, с которыми работаю, а без литературы не смогла бы донести свои идеи до внешнего мира. Ведь моя основная работа — анализ, систематизация и осмысление моды как объекта макроэкономики. Сегодня я читаю всё подряд: от экономических теорий до статей по нанотехнологиям. В моём списке нет книг о моде, так же как я не смотрю псевдодокументальные фильмы о персонах из фэшн-мира и не интересуюсь сладкими кастрированными биографиями великих модельеров. Для меня это профессия сродни работе бухгалтера или физика. Если непременно нужно указать тематические книги, это будут прекрасные «Красота в изгнании» Александра Васильева, «История костюма разных эпох» Мерцаловой и серия о культуре помещичьего быта Раисы Кирсановой. И, конечно, «Теории моды».

Единственное, что меня печалит, — я выросла в те времена, в тех местах и в том обществе, где необходимость знания иностранных языков не рассматривалась даже абстрактно, поэтому английский учила самостоятельно — по книгам Оскара Уайльда. Сейчас книги берутся отовсюду — как законно, так и вполне неконвенционально. Боюсь, мне можно доверить бюджет государства, но ни в коем случае пару интересных изданий — утащу и заиграю. Хранить их, как обычно, негде, поэтому дом больше похож на книгохранилище.

Книга стала для меня учителем, собеседником, бегством от реальности и флагом сопротивления пошлости

   

 

Умберто Эко

«Баудолино»

Из тех авторов, что я перечитываю до бесконечности, — Умберто Эко, мой основной писатель-собеседник. Я бы вводила в обязательный список чтения его «Энциклопедию красоты» и литературные эссе. Моя страсть, удовольствие и смак — «Баудолино», фантастический квест, шарада средневековой космогонии и мироощущения. Когда прохожу мимо химеричных львов на воротах Английского клуба, всегда думаю, что не так уж далеки мы от Средневековья и Тёмных веков в наших познаниях мира, просто умных слов стало больше.

 

 

Соломон Волков

«Диалоги с Бродским»

Очень люблю Соломона Волкова, особенно его диалоги с Бродским и Спиваковым. Он дал мне возможность соразмерять свои мысли с солью земли, слушать идеи великих о жизни и смерти, о чести, достоинстве и морали, ведь расти можно только в попытке дотянуться до образцов. При этом лично я абсолютно равнодушна к феномену Бродского: я преклоняюсь перед Бродским-литератором и многое в себе поняла, внутренне соглашаясь или споря с Бродским-человеком.

Лев Толстой

«Война и мир»

Лев Толстой — из тех любимых писателей, с кем я могу мысленно ссориться: «Зачем убил Болконского?», «Зачем Катюша Маслова такая?» Для меня «Война и мир» — история соотношения масштабов: человека и общества, частной семьи и эпохи, предназначения и всего несбывшегося. И война, и мир лишают обычного человека свободы выбора в широком смысле, но оставляют за каждым из нас право и ответственность выбора личного. В разные времена я перечитываю «Войну и мир» и вижу что-то другое. В эпоху застоя это роман-приключение, в эпоху страстей 90-х — тихая заводь семейной жизни, сегодня — вопрос зеркалу: «Камо грядеши?» Не представляю, как можно убрать эту книгу из школьной программы.

 

 

Николай Островский

«Как закалялась сталь»

Как и многие советские подростки, я грезила большими человеческими подвигами. Николай Островский с романом «Как закалялась сталь» о несгибаемом железном революционере-сверхчеловеке сильно сбил меня с толку — я ещё долго возвращалась к себе настоящей, живой, слабой и вовсе не стальной. Советская героика — уникальное явление в мировой литературе, она воспитывала нового человека, непоколебимого проповедника с активной позицией лидера толпы, беспощадного и насильственного просветителя сирых и убогих. Сейчас у меня сложное отношение к этим книгам, но ведь именно они сформировали мою личность. Никогда и ни с кем я не обсуждала эти произедения, я одиночка по натуре, но сегодня, проходя на Тверской мимо подъезда с мемориальной надписью над квартирой писателя, я невольно думаю: «Кто сейчас берёт пример с Николая Островского?»

Школьные учебники по естественным наукам

Неуёмное любопытство, категорическое желание всё знать и покровительство блестящих учителей привели к тому, что я хорошо была погружена в естественные науки и то, что теперь называют междисциплинарностью. В школе были лаборатории химии, физики, биологии, астрономическая площадка, мы ходили в степь и вели геологические и археологические исследования. Научно-популярная и фантастическая литература горячо обсуждали проблематику полётов к звёздам и возможности человека дожить до какой нибудь альфы Центавра в столетнем полёте. Так я увлеклась проблематикой механизмов старения клетки и впоследствии получила красный диплом биохимика.

 

 

Иван Ефремов

«Туманность Андромеды»

В мою юность вся страна увлекалась фантастическими романами, за ними охотились и передавали по рукам. Самый знаменитый из них — «Туманность Андромеды» о поисках внеземных цивилизаций. Конечно, в советском произведении всё заканчивается победой наших космонавтов совершенно в духе голливудского блокбастера. Фантастика в СССР была чрезвычайно идеологизирована, но она поднимала важнейшие вопросы бытия человечества. Сейчас эти вопросы гудят набатом над головами: куда ведут научные достижения и фантастические возможности технологий? И что делает человека человеком, а не кадавром потребления?

Библия

В раннем школьном возрасте в мою жизнь вошла Библия. Мне восемь лет, баба Серафима из ссыльных читает мне на старославянском «несть ни эллина, ни иудея». Мы лежим на горячей печке, в трубе воет вьюга, мне уютно, волшебно, и я впитываю голос ушедших поколений. Меня крестили в восемь лет в православном монастыре в горной Грузии (и недавно я получила в фейсбуке весточку — там помнят обо мне), и однажды в драке с меня сорвали крестик и отнесли директору школы. Была срочная линейка, меня, десятилетку, публично стыдили и грозили не принимать в пионеры.

Библия осталась для меня книгой книг на любое состояние духа. Она эхо тебя самого: каждый раз ты открываешь именно те страницы и видишь те ответы, к которым готова. Вся литература мира заключена в ней — с архетипичными сюжетами, драмами, трагедиями, визионерскими всполохами, поэзией. Один из самых задумчивых романов современной японской литературы в названии цитирует Книгу Иова — Кэндзабуро Оэ «И объяли меня воды до души моей». Когда-то давно я понимала церковно-славянский, сейчас я читаю Библию на старорусском — языке отстранённости от суеты.

 

 

Пьер Тейяр де Шарден

«Феномен человека»

Путеводной звездой, определившей список интересовавших меня авторов, — Мамардашвили, Гурджиев, Колингвуд, Лосев — стал Тейяр де Шарден. Меня потрясла личность человека, который в разгар XX века и мировых войн вышел за рамки добропорядочной карьеры церковного иерарха и мыслителя. Ценой одиночества он повлиял на мировоззрение интеллектуалов и изменил их понимание роли человека в существовании космоса и природы. «Феномен человека» устанавливает, разъясняет и утверждает соотношение личности и Вселенной. Именно де Шарден привёл меня ко Льву Гумилеву — думаю, пассионарность его биографии и его идей очаровала и влюбила не одну меня. В снегах Норильска я вспоминала дневниковые записи отбывавшего там лагерные муки Гумилева.

Джек Лондон

«Мартин Иден»

В том, что мне хватило силы воли и мужества уйти из мира бараков и отчаяния в большой мир, основная заслуга книг Джека Лондона. Я росла там, где было всякое. Тоскливо домой идти — слоняешься по мёрзлым улицам; случалось и уроки в подъезде учить, и от топора в одной рубашонке на минус 30 градусов в ночи выскакивать — такая жуть считалась нормой. По ночам, когда округа угоманивалась, я лежала, прижимаясь к тёплой печке, слушала гудки проходящих поездов, смутно подозревала, что где-то идёт настоящая жизнь, и придумывала способы побега из дома — ведь я точно знала, что так я жить не буду.

Книги спасали, книги были не просто собеседниками и воспитателями — они были единственным обезболивающим, средством спасения от реальности. До 18 лет, пока я и правда не сбежала из дома, идентифицировала себя с Мартином Иденом, читала и перечитывала историю простого грубого моряка, который благодаря таланту, учёбе и труду прорвался к звёздам. Я до сих пор благодарна Джеку Лондону и себе за этот подвиг. Ну а про то, как я первые трое суток московской жизни ночевала на Курском вокзале и меня подкармливали сосисками сутенёры в обмен на рассказы о книгах, — в другой раз.

 

 

Теодор Драйзер

«Финансист»

Бизнес вообще и бизнес в индустрии моды я изучала по романам Теодора Драйзера, благо общественно-экономическая ситуация последних десятилетий у нас сродни Америке эпохи дикого капитализма. Трилогия «Финансист» — «Титан» — «Стоик» — о создании человеком самого себя и утверждении его в молодой агрессивной цивилизации первоначального накопления — помогала мне. Благодаря ей я начала ориентироваться в постсоветских реалиях и избавилась от бесплодных сожалений о минувшем уюте эпохи патерналистской империи. «Сестра Кэрри» — тончайший роман о становлении творческой души, того, что сам Драйзер назвал «Эоловой арфой». Книга помогла мне осознать, что как в предыдущие эпохи театр, книги, кинематограф были дыханием общества, так сегодня мода взяла на себя ответственность за возможность маленьких женщин больших городов выразить свои индивидуальности и право быть заметными.

 

Рассказать друзьям
4 комментарияпожаловаться