Книжная полкаШеф-редактор
«Теории моды»
Людмила Алябьева
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится шеф-редактор журнала «Теория моды», преподаватель Британской высшей школы искусства и дизайна и программы «Бренд-менеджмент в индустрии моды» НИУ ВШЭ.
Людмила Алябьева
шеф-редактор журнала «Теория моды»
К жанру эссе у меня особое отношение, а к эссе Вирджинии Вулф — просто трепетное
У нас в семье к чтению всегда было особое отношение: родители верили и меня научили верить в его сверхъестественную силу. В детстве и ранней юности я была запойным чтецом. До сих пор помню, как прогуляла школу, чтобы дочитать «Войну и мир». А бывали периоды, когда я могла неделю ничего не читать. Всё как-то само собой изменилось, когда я неожиданно для всех и для себя решила поступать на истфил РГГУ. Я носила полные сумки книг из Ногинской городской библиотеки, куда еженедельно отправлялась в своё городское путешествие на трамвае. Читала Марло, Шекспира, Гейне, Новалиса, Гофмана и всё-всё, что могла найти, следуя по полкам, как ни банально, в алфавитном порядке.
Мы жили в двухкомнатной квартире: родители, бабушка, мы с сестрой и огромный эрдельтерьер, подаренный старшей сестре после выхода «Приключений Электроника». Мама была портнихой, и в одной из комнат было что-то вроде мастерской — угол, в котором стояла швейная машинка с гладильной доской. Мама шила день напролёт, а я по ночам раскладывала свои драгоценные библиотечные находки и читала, что-то выписывала. В какой-то момент мамины ниточки, которые усеивали пол и которые я, признаться, ненавидела подметать, и мои строчки (прочитанные и выписанные) переплетутся, и я начну заниматься тем, чем я занимаюсь сейчас.
Кажется, окончательно выбор в пользу филологии я сделала благодаря, как ни пафосно это звучит, сонетам Шекспира, которые сначала прочла в переводе Маршака, а потом в оригинале, и поняла, что Шекспир Маршака — это одна история, а Шекспир, или точнее Shakespeare (или старина Marlowe, или Ben Johnson, или…), — совсем другая. Мне стало интересно разбираться в языковых особенностях.
Следующий виток — переход от филологии к fashion-логии — произошёл после защиты кандидатской диссертации, правда, ещё в аспирантуре я начала интересоваться сначала литературным бытом, социальным и экономическим контекстом, в котором жила литература, и плавно от пантеонов и канонов и литературной моды перешла к изучению феномена моды во всём его многообразии. Во многом, кстати, этот переход мне помогла сделать книга Джона Харви «Люди в чёрном», одна из самых сильных, на мой взгляд, работ о моде, и написана она как раз таки филологом. Харви помог мне примириться со своей научной ветреностью.
На иностранных языках я читаю постоянно. Строго говоря, «модные штудии» (англ. fashion studies) как научная дисциплина зародились в англоязычном контексте, и основной массив профильной литературы написан и пишется на английском. Поскольку язык новой дисциплины находится в России на стадии формирования и далеко не для всего уже нашлись «удачные» слова, то часто ловишь себя на мысли, что проще говорить/писать/читать/думать об этом на английском, но я уверена, что это временное явление.
Читаю я постоянно, правда, больше по работе, то есть статьи и книги, которые посвящены моде, костюму, cultural studies. Очень редко удаётся найти время, чтобы почитать что-то лежащее вне сферы профессиональных нужд. Стопка книг (реальная и воображаемая), отложенных на потом, на «почитать на пенсии», растёт с каждым днём. Журналы (journals, не magazines) читаю всегда. Кроме того, стараюсь отслеживать все новинки на русском, английском и других доступных языках — обычно хожу на сайты издательств, которые специализируются на «моей» литературе, и собираю урожай.
Запахи так же историчны, как восприятие цвета — каждая эпоха сама для себя определяет, как пахнет счастье
Джон Харви
«Люди в чёрном»
Одна из самых моих любимых книг в серии «Библиотека журнала „Теория моды“». «Люди в чёрном» — пример того, как обогащаются «модные штудии» за счёт мощных вливаний из других дисциплин. Написанная филологом-англистом, монография Харви — это увлекательное путешествие в мир литературных одежд, после которого вы уже не сможете читать литературные произведения, не различая цветов и кроя, не вглядываясь между складками и оборками. Харви расстилает перед читателем чёрное полотно, поворачивая его то одной, то другой стороной, перебирая самые разные смыслы культового чёрного. Так виртуозно с цветом, на мой взгляд, работает разве что историк Мишель Пастуро, который пишет культурную историю разных цветов: синего, чёрного и зелёного.
Элизабет Уилсон
«Облачённые в мечты:
мода и современность»
Книга Уилсон вышла в далёком 1985 году и по праву считается первопроходческой среди исследований, посвящённых феномену моды. Глубокая и ироничная, эта книга составляет ядро моей «модной» библиотеки, и всякий раз, когда какой-нибудь учёный муж высказывается на предмет сомнительности модных штудий как самостоятельной научной дисциплины, я мысленно возвращаюсь к Уилсон и к любимому из неё: «Презрение к „легкомысленной“ моде — не что иное, как поза, причём самая легкомысленная из всех, что мне известны».
Caroline Evans
«The Mechanical Smile. Modernism and the first fashion shows in France and America. 1909–1929»
Я с нетерпением ждала выхода «Механической улыбки», второй после легендарной «Fashion at the Edge: Spectacle, Modernity and Deathliness» (2003) книги профессора Центрального колледжа искусства и дизайна Сент-Мартинс Кэролайн Эванс. Чтение всего, что пишет Кэролайн, — бесконечное удовольствие от текста, умного, не отпускающего ни на минуту, всегда открывающего какие-то невероятные перспективы в области модных штудий. «Механическая улыбка», замечательно иллюстрированная книга альбомного формата, которую я с удовольствием дочитываю в данный момент, посвящена эротизации и коммодификации женского тела в современной культуре (на примере тела модели) и становлению показов мод или «парадов манекенов», как они поначалу назывались.
«Ароматы и запахи в культуре»
Мне повезло познакомиться с этим уникальным сборником ещё на этапе его формирования, и я даже поучаствовала в нём с переводом рецептов духов и туалетных вод викторианской Англии, которые мне посчастливилось разыскать в библиотеке. В двух томах собраны материалы, которые с разных сторон подходят к изучению такой, казалось бы, эфемерной и всё время ускользающей субстанции, как запах, которая является неотъемлемой частью нашего повседневного опыта. Запахи так же историчны, как и восприятие цвета, так что в конечном итоге каждая эпоха сама для себя определяет, как пахнет счастье.
Samuel Pepys
«The Diary»
Я набрела на «Дневник» Сэмюэла Пипса, когда занималась кофейнями и тем, какие изменения произошли в структуре городской жизни в Лондоне XVII века с приходом в неё кофе и такой совершенно новой формы социальности, как посещение кофеен. Пипс тщательно описывает повседневную жизнь, не только свою службу, но и вылазки в таверны и кофейни, гардеробные новинки и богатую сердечную жизнь; он очень внимателен к самым мелким деталям материальной культуры, его хроники — это настоящая машина времени, которая даёт возможность в полной мере ощутить себя лондонцем эпохи Реставрации.
К слову, о кофе, который с самого начала противопоставлялся пиву и вину и позиционировался как напиток для трезвых, рационально мыслящих людей: когда Пипс решает серьёзно заняться карьерой с целью улучшить своё финансовое положение, он резко переключается с пабов на кофейни, справедливо полагая, что таверна хороша для бесшабашного юнца, но совершенно не годится для зрелого мужчины, которому нужна трезвая голова, чтобы хорошо соображать, принимая жизненно важные решения.
William Wordsworth
«The Prelude, or Growth of a Poet’s Mind»
С появлением этой книги на моей книжной полке связано очень много воспоминаний. Издание 1945 года поэмы Уильяма Вордсворта «Прелюдия, или Становление сознания поэта» досталось мне от моих добрых друзей Шилы и Алана Маккеев, которые не раз принимали меня у себя в уютном и невероятно тёплом лондонском домике неподалёку от станции метро «East Finchley». Это было году, кажется, в 2000-м, я как раз дописывала кандидатскую диссертацию и приехала в Лондон, чтобы немного поработать в Британской библиотеке, куда исправно ходила изо дня в день.
Часть моей диссертации была посвящена Вордсворту, его становлению как профессионального литератора (отношениям с издателями, коллегами по цеху, участию в парламентских кампаниях по реформе закона об авторском праве), поэтому подаренный томик я восприняла в каком-то смысле в мистическом ключе, как своеобразный источник силы, к которому порой достаточно просто прикоснуться, чтобы запустить какой-то скрытый от глаз генератор.
Virginia Woolf
«The Room of One’s Own»
К жанру эссе у меня особое отношение, к английской эссеистической традиции — совсем особое, а к эссе Вулф — просто трепетное. Если совсем просто, то «Своя комната» — о тяжёлой женской судьбе, а точнее, о тяжёлой судьбе женщины, по какой-то причине вздумавшей не вышивкой тихо в углу заниматься, а литературой. Именно в этом эссе Вулф придумывает сестру Шекспира Джудит и пытается представить, как бы сложилась её судьба в XVI веке, окажись она такой же одарённой, как её брат. Именно в этом эссе Вулф рассказывает историю Джейн Остин, которая обычно писала в гостиной и всё время прислушивалась к скрипу дверной петли и скорее прятала листки, пока кто-нибудь не вошёл. И как будто даже настаивала на том, чтобы дверь не смазывали, чтобы не быть пойманной за написанием романов.
Джулиан Барнс
«История мира в 10 1/2 главах»
Эту книгу я первый раз прочитала в «Иностранке» ещё в студенческие годы. Барнс предлагает свою версию истории потопа, причём изложенную с нескольких точек зрения. Одной такой точкой зрения оказывается точка зрения древесного жука, «безбилетника», несанкционированно пробравшегося на ковчег Ноя. Хамелеон Барнс оказывается в «Истории» ещё бóльшим хамелеоном, меняя маски, жонглируя жанровыми формами и языками повествования. Здесь есть всё, что я так люблю: ирония, игра с читателем в прятки, когда ты старательно разгадываешь загадки, ловишь авторские намёки, или тебе кажется, что авторские и что намёки, потому что в конечном итоге Барнс и не собирается выводить тебя из искусно созданного им самим лабиринта и вершить суд последним авторским словом, потому как в конечном итоге «история — это ведь не то, что случилось. История — это всего лишь то, что рассказывают нам историки».
Айрис Мёрдок
«Чёрный принц»
С этого романа началось моё знакомство с творчеством писателя и философа Айрис Мёрдок. Не исключено, что почитать её я надумала из-за очевидной отсылке к шекспирову «Гамлету», которая меня, как несостоявшегося шекспироведа, не могла оставить равнодушной. Мне кажется, в этом романе Мёрдок удалось сохранить баланс между литературой и философией, не уйти в характерный для многих её поздних романов схематизм и аллегоризм. «Чёрный принц» — настоящая земляничная поляна для философских и филологических интерпретаций, до сих пор помню свой юношеский восторг по поводу поднятого Мёрдок вопроса о «степенях свободы», внешней и внутренней, к которому она будет так или иначе возвращаться во всех своих романах, которые все до одного я честно прочитаю после влюбившего в меня себя «Чёрного принца».
Чарльз Диккенс
«Холодный дом»
У меня был диккенсовский период, когда я перечитала, кажется, всё, что было под рукой, включая письма, статьи и разные разности. В «Холодном доме» вроде бы всё типично по-диккенсовски: тяжбы, тайны, мрачный Лондон, а потом в конце концов совершенно неожиданная рождественская развязка, но почему-то именно этот роман меня тянет перечитать в первую очередь, когда мне по какой-то причине хочется вновь пережить the Dickensian moment.